2. О К К У П А Ц И Я
После ухода наших войск, в деревне до 20 октября было безвластие, но порядок соблюдался строго и только 19 октября кто-то в промтоварном магазине ночью разбил витрину.
В этот период из Шаховской к нам, вроде бы в гости, пришла одна знакомая девушка. Она сообщила, что Шаховскую заняли немцы, но никого не убивают, а если и берут что, то говорят до прихода обозов с припасами и фуражом. В этот же день она ушла назад. Что она сообщила нашим по секрету, не знаю, но кое-что спрятать после ее ухода мы еще успели.
Их семья жила в маленькой комнате на первом этаже двухэтажного деревянного дома, стоящего у самой дороги, ведущей из Шаховской на Белую Колпь. Видимо эту девушку немцы послали в Белую Колпь в разведку, оставив заложниками мать и сестру.
По деревне прошел слух, что райком партии местным коммунистам дал приказ сжечь деревню, чтоб не досталась немцам.
Запомнилось, как на краю нашей слободы стоял Вещегуров Федор Гаврилович весь бледный и смотрел в последний раз на свой дом, свою деревню. Видимо, чтобы ее сжечь у него не поднялась рука, а может быть, и приказа никакого не было. Что с ним было дальше неизвестно, но с войны он не вернулся.
По ночам жители по очереди дежурили, чтобы кто-нибудь не сжег. Была страшная неопределенность. Газет давно не было и радио не работало. Да когда и работало, из его передач трудно было понять истинную правду. Передавали туманно о трудном положении на фронте. Иногда описывали удачный бой, что даже где-то немцев отбросили на два километра и т. д.
Еще в июле - августе вдоль всего берега реки Муравля, по деревне и перед ней были выкопаны противотанковые рвы. На восточном конце деревни через речку, между сараем и горой, саперами был построен большой красивый мост с деревянным настилом. Все недоумевали: куда и откуда можно проехать по этому мосту. Саперы говорили: «будет надо, то сарай снесем, гору прокопаем». Но перед приходом немцев обо всех этих сооружениях забыли и даже имевшиеся мосты через речку и Макурин ручей взорваны не были и хорошо послужили немцам для дальнейшего наступления на Волоколамск.
Как-то поздним вечером 17-го или 18-го октября в деревню вступила конница, видимо выходившая из рейда по тылам немцев. В бурках, с шашками во всем блеске. Дед взял у них коней и начал поить и кормить. Женщины срочно стаскивали перины с постелей на пол, а конники как были в одежде и при оружии завалились на перины и мгновенно заснули. Через несколько часов прошла команда «выступать», и они также внезапно исчезли в темноте, как и появились.
Люди, чувствуя приближения фронта, копали землянки, закапывали в землю одежду, хлеб.
Наш дед нанял солдат и на огороде выкопал большой погреб со срубом внутри. Сверху положил толстые бревна и насыпал землю. В дальнем углу огорода зарыли муку и чемоданы с тряпками. В начале октября выпал снег и скрыл все следы. Но неожиданно к 19 октября снег растаял, и установилась теплая сухая погода и стала отчетливо видна свежевскопанная земля, за что мы потом поплатились всеми запасами муки.
Немцы появились со стороны парка и школы. Сначала пробежал с горы цепью взвод автоматчиков, а за ним повалили толпой на велосипедах и пеше. Многие вели велосипеды в руках.
Достигнув правого берега реки и не встретив сопротивления, немцы сначала принялись взламывать магазины, почту, сельсовет, чайную.
Опомнившись от первого шока, начали помаленьку растаскивать магазины и местные жители. Взрослые в основном тащили соль, мыло, спички. Я в суматохе схватил с витрины два решета с цветными нитками, какую-то шапочку из искусственной цигейки и две вазы с наперстками, а потом весы из продмага.
Дальше побежали грабить чайную, но немец повернулся и пригрозил пистолетом. Пришлось вернуться. На этом вступительная часть была закончена.
Немцы подтянули обозы и начали грабить жилые дома. У нас сразу зарезали большую свинью, постреляли всех кур и начали громить пасеку. На нашем огороде у деда стояло 10 ульев и 20 колхозных стояло на соседнем огороде у Карповых. Немцы ломали изгородь, слегами и кольями валили ульи на бок, обливали пчел водой, а потом, воткнув кол в рамку с медом, бегали со смехом по огороду. Вскоре все изгороди и заборы вокруг наших домов оказались поломаны.
Стояла хорошая теплая погода. Немцы в одних мундирах с засученными рукавами ощипывали кур, чистили картошку, галдели, играли на губных гармошках. Им было весело. По домам и кладовкам искали сахар, масло, яйца.
До войны патефон был большой редкостью в деревне. Матери его купил муж сестры Ермаков Яков Иванович в Московском центральном военторге без очереди, как красный командир. Очередной немец, вбежав в переднюю избу, увидел на тумбочке перед божницей патефон. Он открыл полевую сумку и достал пачки наших денег (красными тридцатками) и предложил матери за патефон, она отказалась. Он предложил деду, тот гордо поднял голову и отвернулся. Тогда немец положил деньги обратно, взял патефон и убежал.
Наш дом состоял из передней избы и кухни, разделенные коридором. Немцы сначала заняли всю избу и кухню. В дом нельзя было войти, пахло потом и какой то псиной. Мы ушли ночевать к брату деда Андрею, который жил на большой слободе в маленьком старом домике, и немцев у него не было.
Дед думал, что это все будет длиться день - два, пройдет фронт и все успокоится. Но проходили дни, а немцев становилось все больше и больше, и нам пришлось возвращаться в свой дом. Нашу семью, состоящую из 10 человек (5 взрослых и 5 детей), выгнали на кухню, где кроме русской печки дед построил маленькую печурку с плитой и нары, на которых мы спали. С нами же жил и сосед, 57 летний кузнец Виноградов Сергей Михайлович, который панически боялся немцев. Его красивый двухэтажный дом с кузницей стоял через дорогу напротив нашего.
Моя мама до войны была учительницей математики, но по совместительству вела немецкий язык, и поэтому, когда немцы особенно наглели, вступала с ними в переговоры. Ее хотя и не блестящее знание немецкого языка с убедительными жестами их немного сдерживало. Завязывался какой - то диалог. Немцы соглашались, что война плохо, что мы тоже люди. Сергея Михайловича мать выдавала за брата. Немцы, видя его растерянный и испуганный вид, жестом показывали, что он чокнутый и со смехом отставали. За братьев она иногда выдавала обедавших у нас бойцов окруженцев и других, кому помогала. Немцы иногда шутили, что, не слишком ли у тебя много братьев. Но настроение у них было хорошее. Они были уверены, что победоносная война идет к концу, ходили слухи, что иногда даже пленных отпускали. Нам объясняли, что фронт проходит по Москве реке у кремля, что Сталин удрал в Сибирь.
К высказыванию матери об их захватнической войне и об их фюрере они, как правило, относились шутя, но и предупреждали жестом, что за такие разговоры могут и повесить. Один немец, например, на вопрос: « зачем вам эта война?» объяснил: «жили хорошо, захватили Францию - стали жить еще лучше, завоевали ряд стран - стали жить еще лучше, а завоюем Россию - будем все господами». Мать показала ему фигу и сказала: «вот вам, а не Россия». На этот раз разговор закончился снисходительным смехом. Но однажды, какой - то, видимо идейный фашист, не на шутку разозлился и чуть не забрал за такие разговоры в гестапо. Ели удалось от него отговориться. После этого случая мать стала себя вести более сдержано.
Однажды зашел немец на кухню, где мы обедали, сидя за столом на лавках все 10 человек. Он брезгливо поморщился и сказал: «Хата яки собаки» (видимо по-украински). Действительно, после нескольких дней мародерства, жилье наше напоминало что - то подобное.
Из Белой Колпи немцы пошли по Львовской дороге. На этот раз впереди себя пустили бывшего колхозного бригадира Соломкина Ивана Матвеевича, который в 1914 году был в плену и хорошо говорил по-немецки. Говорили, что немцы по дороге сняли несколько мин.
Другая колонна немцев двинулась по прогону на село Александровское, но скоро возвратилась обратно, но почему-то впереди ехала повозка с развернутым красным знаменем, что меня удивило (видимо флаг был со свастикой, но я издалека не разглядел). В Александровском через небольшой ручей, называемый Галкой - речкой, с высокими крутыми берегами был перекинут довольно длинный мост, который наши, отступая, своевременно взорвали и, видимо, немцы в этом направлении с обозом не прошли.
Об этом мосте:
В конце лета 1941 года мы собирали грибы в лесу, где-то между Семеновским прудом и Галкой-речкой. Взрослые держались, чтобы не заблудиться, поближе к Шерстенской дороге, а меня, как всегда, занесло далеко в сторону. Не успел я дособрать кучку лисичек, как передо мной появился откуда-то молодой мужчина в темном костюме и спросил, как пройти к Александровскому мосту. Я знал, где село Александровское, но выражение «Александровский мост» у нас не было принято. Я сразу понял, что что-то тут не чисто и, показав в противоположную сторону, посоветовал обратиться еще к взрослым, которые перекликались рядом. Но мужчина как-то сразу подался в сторону и скрылся. Придя домой, мы сообщили в сельсовет, но там было уже не до этого. Даже последние охотничьи ружья в начале войны были по чьему-то приказу у населения конфискованы. Правда, мой дед вместо имевшейся у него хорошей двустволки, сдал прадедово шомпольное ружье, которое хранилось как реликвия, и вряд ли в этом веке из него стреляли.
В конце октября - начале ноября через деревню на восток шли колонны черных тягачей, бронированных машин со скошенными гранеными кузовами, колонны пушек. Нередко пушку тянули около 10 лошадей. Вся немецкая армия была на колесах. Крытые фургоны, запряженные бельгийскими лошадьми-тяжеловозами огромного роста, мотоциклы, велосипеды. Пешим ходом не шел ни кто.
Как только подморозило, саперная рота с кирками сровняла всю дорогу и сделала гладкой, как асфальт, а сбитые комки земли сбоку дороги уложила аккуратно штабелями.
Я стоял около дома, на берегу небольшого пруда и смотрел, как на повороте на нашу слободу длинная упряжка лошадей никак не могла втащить тяжелую пушку на небольшой подъем. Одна лошадь надорвалась. Ее немец отпряг, отвел к пруду у нашего дома и, приставив пистолет к уху, застрелил. Так она и лежала там до весны. Весной ее немного прикопали землей.
